О том, как снимался фильм о мигранте, как живет таджикский Памир и каково это каждый день «бороться» с бытом, в интервью «Фергане» рассказала Анна Моисеенко.
В рамках проходящего в Москве фестиваля «Артдокфест» в кинотеатре «Октябрь» на Новом Арбате 8 декабря состоится премьерный показ документального фильма «Песни Абдула». Главный герой картины Абдумамад Бекмамадов, приехавший на заработки в Россию из Таджикистана, известен тем, что, помимо работы строителем, в течение нескольких лет играл в спектакле «Акын-опера» московского Театра.Doc и даже стал лауреатом российской театральной премии «Золотая маска».
Автор и режиссер фильма об Абдуле Анна Моисеенко сопровождала своего героя четыре года почти везде – на московских улицах, на стройке, в театре и в поездке в родное памирское село Бидиз. Анна не навязывает зрителю своего отношения к герою и происходящим с ним событиям, не пересказывает жизнь Абдула, а как бы со стороны наблюдает за ней, показывая ее такой, какая она есть. Об идеях и смыслах, съемочном процессе и впечатлениях от поездки в Таджикистан автор фильма «Песни Абдула» Анна Моисеенко рассказала в интервью агентству «Фергана»:
— Анна, как вы познакомились с Абдулом, и чем он так зацепил вас, что вы решили создать фильм о нем?
— С Абдулом я познакомилась в Театре.Doc в 2012 году. Он только начинал участвовать в спектакле «Акын-опера». Меня заинтересовало то, что Абдул – профессиональный артист, но в России вынужден работать грузчиком, строителем, то есть заниматься той деятельностью, которая позволяет ему обеспечивать семью. При этом в спектакле звучало много народной памирской музыки, которая меня очень впечатлила, как и обаяние с артистизмом самого Абдула. Но самое большое потрясение со мной случилось тогда, когда я узнала, что Абдул около 10 лет не видел свою семью. И все это время его братья и родственники в родном кишлаке Абдула Бидиз строили дом на те деньги, которые он отправлял. Дом они построили – сейчас в нем живет жена Абдула Гульчагуль и двое его детей – дочь Гульсара и сын Сомон. У него есть еще одна дочь Сабина, но на тот момент она уже жила в Москве и затем вышла замуж.
История Абдула мне представилась какой-то мифологической, потому что у человека есть семья, с которой он многие годы живет в разлуке, но при этом всё равно это полноценная семья – они каждый день на связи друг с другом по телефону, Абдул живет мыслями о своей семье, помогает им деньгами. Собственно он и работает в Москве ради своей семьи. А жена Абдула ждет его 10 лет, почти как Пенелопа Одиссея.
Поэтому, когда я узнала, что он едет к своей семье, спустя 10 лет, стала быстро искать возможность поехать в Таджикистан. С организацией этой поездки мне очень помог Культурный центр «Бактрия» в Душанбе, за что им огромная благодарность.
— Меня поразило, что вы посвятили работе над этим фильмом четыре года.
— Это связано с нашим методом съемки – длительного наблюдения, так называемым методом прямого кино. Я отношусь к такому специфическому сообществу – выпускников Мастерской документального кино и документального театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова. Михаил как раз – художественный руководитель Театра.Doc, в котором шла «Акын-опера». А у Марины Разбежкиной я училась на режиссера. Мы обычно снимаем фильмы очень долго, можем целыми днями сидеть где-то в углу с камерой, просто наблюдать за своим героем.
В наших фильмах практически нет постановочных кадров, нет интервью, мы ничего не рассказываем голосом – мы просто наблюдаем за реальной жизнью, за тем, как она происходит.
В фильме нет моего авторского текста, но, поскольку герой сам сочиняет и исполняет песни, я решила найти новый для себя способ работы с формой – включить в повествование музыку. Поэтому авторский текст в этом фильме все-таки есть, но это текст Абдула – моего соавтора и главного героя. Здесь Абдул выступает как современный художник, который берёт традиционные таджикские и афганские песни, и на эту музыку пишет собственные очень интересные тексты на актуальные темы. В своих текстах Абдул рассказывает, как он работает в Москве, как он проживает в квартире с большим количеством других мигрантов, как живет на родине его семья, то есть он работает на современном материале, используя народные песни, которые на Памире все знают.
Мы записали эти песни отдельно, и они у нас работают, как в традиционном документальном повествовании работали бы интервью. Мы сняли песни Абдула просто – с музыкальным инструментом и без каких-либо декораций. Фрагменты этих песни у нас периодически появляются в сюжете, и каждая из них сама по себе что-то рассказывает.
— Вы стали свидетельницей первой за долгие годы встречи Абдулмамада с семьей. Как это происходило?
— Я очень благодарна семье Абдула и всей его родне, потому что для них было очень сложно свыкнуться с постоянным присутствием камеры. Представляете, родной человек приезжает через столько лет, а вместе с ним еще какой-то незнакомый человек, который всё это еще и фиксирует на камеру.
Хорошо, что я была одна, что тоже связано с нашим методом – у нас один человек делает всё, потому что это позволяет встроиться как можно глубже в жизнь людей, чтобы они перестали воспринимать тебя, как постороннего, как большую серьезную съемочную группу. Наша задача – стать незаметными для героя.
Кишлак Бидиз, в котором живет Абдул, находится в Рошткалинском районе Горного Бадахшана – недалеко от областного центра, города Хорога, но выше в горах. Рядом с домом Абдула – тем самым новым домом, построенным для его семьи, живет очень много его родственников – родные и двоюродные братья, дяди. Да, я снимала всё, начиная с дороги на Памир, и, конечно, момент, когда мы подъезжали к дому Абдула, когда он выходил из машины, вытаскивал свой чемодан, и к нему спускались все родственники. То есть я познакомилась с его детьми и женой через объектив своей камеры, и они меня увидели впервые сразу с камерой в руках. Я понимала, как все это было для них необычно, и в первые дни они немножко с настороженностью на меня смотрели, хотя очень гостеприимно принимали. 
— Весь фильм вы снимали одна – функции видеооператора, монтажера и других выполняли сами?
— В Таджикистан я поехала одна, и снимала одна еще почти два года, но потом, на московских съемках, появилась уже целая команда друзей – операторы, звукорежиссер, переводчики – очень много прекрасных людей, которые тоже стали авторами этого фильма. Поэтому титры у нас очень длинные, и это тоже новый для меня опыт – работать с настоящей командой. Вообще, мой фильм можно условно разделить на три акта: действие первого происходит в Москве, второго – на Памире, и третьего – вновь в Москве.
— Расскажите о своей поездке в Таджикистан. Возникали ли какие-то неожиданные сложности в ходе съемок?
— Начну с того, что на Памире я провела примерно месяц. Это были декабрь-январь. Оказалось, что я совершенно не была готова к поездке – я плохо себе представляла, куда еду, что такое Памир, какие там условия жизни. В Таджикистан я приехала в осеннем пальто, осенних ботинках. Мне казалось, что это такая теплая южная республика. Когда мы приехали в Душанбе, там, действительно, было еще довольно тепло. Но затем выпал снег, и уже дорога на Памир была дорогой в суровую зиму. Оказалось, что туда нужно ехать почти двое суток на машине по обледенелой горной трассе. Когда мы ехали по дороге, буквально перед нами машина сорвалась в пропасть, все люди погибли. Это было довольно непростое начало пути.
Конечно, с моей стороны было легкомысленно не узнать обо всем этом заранее, но решение о поездке было принято очень быстро, куплены билеты, и мне пришлось собраться буквально за один день. В конце концов, в последнюю неделю я очень сильно заболела, слегла с температурой 40 градусов, и семья Абдула отпаивала меня горячим питьем.
Оказалось непросто получить разрешение на въезд в Горный Бадахшан – в Душанбе нам пришлось провести около недели в ожидании его оформления. В самом Бадахшане был только один непонятный момент, когда мы поехали в райцентр, чтобы посмотреть Дом культуры, в котором Абдул раньше выступал. В это время там проходили какие-то новогодние концерты. Я, конечно, везде снимала – в Доме культуры, на улицах, на рынке.
Меня заметили представители районной администрации, и через Абдула вызвали нас к себе, чтобы выяснить, что происходит, и что мы тут снимаем. Они вежливо поинтересовались, кто я, зачем приехала, что хочу снять, что собираюсь показать. С помощью Абдула, который в основном говорил за меня, я объяснила, что меня интересует культура, этнография, быт людей, что я только начала снимать, поэтому не могу точно сказать, что будет в фильме. Абдул в свою очередь рассказал, что я живу в их семье, что он меня давно знает. Все закончилось нормально – дальше я снимала свободно, и больше меня никуда не вызывали.
— Какие еще впечатления вы увезли из Таджикистана? Что нового для себя открыли в этой стране?
— Очень разные впечатления о Душанбе и о Памире, потому что там совсем разные география, среда, образ жизни людей. Я помню, что в Душанбе меня впечатлило большое количество детей на улицах. Когда на улицах много детей, город выглядит совсем иначе – очень живым, энергичным.
Мне проще рассказать про Памир, где я провела основное время, и здесь, конечно, очень много впечатлений. Сразу поразило устройство памирского дома. Это была настоящая находка для документалиста, потому что памирский дом не имеет никаких разделений, ограничений внутри – стен, перегородок. В нём все сосуществуют вместе. И это оказалось идеальным для съемок кино. Еще до поездки я думала о том, как я буду снимать в доме – в детской, в комнате Абдула с женой, в гостиной, как я буду там перемещаться – неудобно ведь так вот запросто вторгаться в личное пространство людей. А оказалось, что вся жизнь семьи протекает в одной комнате, нет почти никакой мебели, и все, как на ладони – как будто специально, чтобы было очень удобно наблюдать. В большинстве домов это похоже на сцену, на которой всё происходит. В этом смысле мне было очень легко снимать.
Уличные двери тоже практически никогда не запираются, и люди свободно перемещаются между домами. В любой момент кто угодно может зайти, выйти, то есть нет настоящего разделения частных территорий, как мы привыкли – это твой дом, а это мой.
Еще меня поразил памирский юмор. Мне кажется, что у людей на Памире и вообще в Таджикистане очень интересное чувство юмора. Они часто шутили, постоянно подтрунивали друг над другом, рассказывали какие-то смешные истории. Это всё было очень забавно, и у меня в фильме довольно много таких смешных диалогов. Конечно, все шутки мы перевели потом, но даже когда они разговаривали между собой на шугнанском языке, по реакции людей было понятно, что они шутят или рассказывают явно что-то смешное.
Вообще, с языком у меня связан совершенно новый и очень интересный опыт. Поскольку в семье Абдула все говорили на шугнанском, я снимала, что называется, вслепую, не понимая, о чём говорят. Приходилось по эмоциям людей угадывать какие-то темы, но иногда выяснялось, что они говорили совершенно о другом: кажется, что люди обсуждают, как порезать картошку, а на самом деле, выясняются отношения в семье. Когда уже потом, в Москве, мы все диалоги перевели с переводчиком, было очень интересно заново прожить всё, что я сняла, и узнать, что всё это время говорили люди. В фильме у меня во время разговоров идут русские субтитры.
Памир у меня связан с определенными цветовыми образами – ассоциируется с розовым и белым цветом. С белым – потому что это была зима. Но кишлак Бидиз в памяти остался в розовом цвете. Я обратила внимание на то, что многие женщины ходят в розовых платках, многие дети одеты в розовые платья, в домах я видела очень много ковров и покрытий розового цвета. Например, в доме моего героя пол был покрыт розовым линолеумом, в клубе, где он выступал, занавес также был розовым. 
Меня потрясли невероятно тяжелые бытовые условия, и об этом будет в фильме. Жизнь на Памире – это ежедневное преодоление. Каждый день люди вынуждены тратить огромное количество времени на обычные бытовые дела, которые мы в городе решаем за пять минут. Обычное мытье посуды, стирка, приготовление еды – на все это тратятся целые дни. Всё это ещё связано с тем, что нужно перемещаться по горам, и если это зима, то там очень скользко, и опасно даже пройти какое-то расстояние в гору по этой скользкой неровной поверхности, например, с ведрами воды. А нужно всего лишь помыть посуду. Это занимает очень много времени и сил. Понятно, что люди вынуждены почти все свое время тратить на то, чтобы обеспечить свой быт, поэтому у них не остается времени ни на какие другие дела. Я знаю, как живут люди в российской деревне, где тоже нет особых бытовых условий. Но всё-таки это не горы, которые сами по себе создают дополнительные сложности для быта.
Я видела, как работает жена Абдула. Гульчагуль вставала раньше всех и начинала топить печь, носить воду, доить корову. Потом, когда все просыпались, она накрывала на стол, затем убирала, мыла посуду, потом готовила обед, потом опять мыла, стирала – и так весь день. Когда поздно вечером все ложились спать, Гульчагуль еще продолжала работать по дому. Это повторялось изо дня в день. Я все это наблюдала, и это сюжет отдельной истории. Гульчагуль – сама может стать героиней какого-то нового большого кино.
Про каждую из памирских женщин можно снимать отдельный фильм. Они меня невероятно поразили, потому что это очень сильные и очень красивые женщины, при этом они не похожи на замученных и уставших. Они очень веселые. Когда у них какой-то праздник, они танцуют, смеются. Это совершенно удивительные для меня женщины, потому что я увидела, как они борются каждый день, очень достойно, даже не замечая этого – для них это просто такая повседневность. И при этом они годами ждут своих мужей из трудовой миграции. Для меня история Одиссея стала таким референсом, потому что Гульчагуль, абсолютно как Пенелопа, терпеливо из года в год ждет своего Абдула и встречает его с большой радостью.
Источник: news.tj
Нет комментариев